(Демонологический роман.Кондратьев.)
* * *
.... "Тяни за ногу" был мрачен. разговорившийся однажды с ним Водяник заставил своего работника рассказать, как он ходил добывать болотного бесенка и что при этом видел в лесу и на болоте. Совершенно не обращая внимания на описание Лешего, как будто ему до такового не было дела, повелитель Ярыни особенно подробно расспрашивал Анкудиныча про трясинных красавиц.
- Так что, по-твоему, они покрепче русалок будут?
- Вестимо, крепче. Одна другую по спине так хлестнула, что гул пошел по лесу. Загоготали обе да и бултых в тину... Больно гладкие девки! Не то что наши - после первой же зимы кисель какой-то!
- Так вот что, Петра. Непременно ты мне достань и приведи одну такую гладку. Смани ее от Болотника, скажи, что водяной князь Ярыни зовет ее к себе в хозяйки... Да осторожненько веди, чтобы Леший твой ее не отнял. Лучше всего перед самым утром...
читать дальше - А как же я до нее доберусь? Бесенята заметят, как собачонки завизжат и залают... Да и с Болотником тоже ведь шутки плохи...
- А мне какое дело? Слышал мой приказ? Ну, значит, поди да исполни, пока луна светит. иначе я тебя сому скормлю... Болотнику же если попадется - поклон ему от меня передай. Да смотри, не проговаривайся, зачем послан... Понимаешь?!.. Живо!. А не то!..
Водяной стал манить к себе свою верную рыбу.
Подобный поросшему мохом бревну, старый огромный сом приподнялся со дна, сделал сильным взмахом хвоста крутой поворот и, быстро подплыв к своему господину, остановился на высоте его головы, медленно шевеля плавниками и темными, похожими на щупальцы усами.
Но еще раньше, чем Водяной успел отдать ему приказание, "Тяни за ногу" вылезал уже из тростника на покрытый ночным туманом, посеребренным сверху лунным сиянием, берег.
"Только бы не попасться Лесовику, - думал он, - а с болотницей если дело не удастся, пойду к самому Болотнику, наймусь, а там видно будет".
Анкудиныч стал кустами незаметно пробираться к черневшей сквозь ночной туман лесной опушке.
Идти по лесу было, как и в прошлый раз, трудновато. Привыкшая к мягкому илу дна и трав прибрежных лугов, отекшая нога неприятно наталкивалась на коренья и колкий валежник. Хохот филина и писк разных лесных зверьков заставлял порою утопленника останавливаться, чтобы прислушаться к звукам и шорохам ночи. Путь был неблизкий.
Направиться по лесосеке, вдоль которой лежала тропинка, "Тяни за ногу" опасался, вследствие чего ему пришлось пробираться лесного чащей, неподалеку от опушки.
Начинавшийся от реки хвойный лес сделался редким, сменяясь постепенно березами и ольховыми кустами. Чаще стали встречаться поросшие ивой и мхом, кочками с брусничным листом покрытые полянки. Нога все больше и больше ощущала под собою привычную, приятную холодную влагу. Деревья становились все ниже, кустарник - мельче и гуще. Сухие места попадались реже. Начиналось болото, покрытое низкорослым ивняком и ракитой...
"А вдруг сон мой был в руку, - начал уже мечтать "Тяни за ногу". - Вдруг не Водянику, а мне достанется гладкая женка, которая ржет, как кобылица, и не нагоняет тоски, как наши русалки?!"
Он подошел уже к самой трясине. Не успевшая еще покрыться летнего зеленью, зеркально черная, металлическим блеском отливавшая поверхность болотного озера была пуста. Ни одного бесенка не было видно на торчащих кое-где кочках. Не было также слышно ни пенья болотниц, ни возни и писка в окрестных кустах.
"Что за незадача такая? Никто меня не встречает. Никто не зовет. Сон, видно, не в руку был", - подумал утопленник.
Вся болотная нежить столпилась в то время на дне обширного, сверху полузаросшего озера. Лунный свет проникал на темное дно и, мешаясь с фосфорическим светом покрывающих стены просторного покоя гнилых костей и слизняков, слабо озарял взволнованные изумленные лица обитателей трясины. Причина волнения была вполне уважительной.
Любимая жена Болотника, толстобедрая Марыська, неожиданно для всех родила вместо бесенка - человеческого, женского пола, младенца.
- Ума, право, не приложу, как могло это случиться! Никуда с болота не отлучалась... Не иначе как от сглазу! - слабым голосом, но с большого уверенностью говорила Марыська окружающим ее подругам.
- Гм, - недоверчиво произнес мрачный Болотник.
- Кто же вы это мог тебя сглазить, милая? - медовым соболезнующим голосом спросила Марыську одна из ее старших подруг, "Кунья Душа", ходившая до нее одно время в "любимых женах".
- Надо быть, тот самый стрелок, которого я прошлое лето утопила. Пока я его на дно тянула, он меня руками обхватил, да так пронзительно мне в глаза посмотрел, аж у меня в нутре екнуло что-то. Ну, вот с тех пор, кубыт, и понесла...
- Гм, - снова крякнул Болотник.
- Никуда я с болота не отлучалась, - обиженно, жалобным голосом протянула Марыська.
- А может, тебя кто здесь навещал? - уже почти угрожающим голосом спросил трясинный хозяин.
- Что ты, толстое твое брюхо, надумал? Ежели я кого заманиваю,-того и топлю. А чтобы с кем-нибудь опричь тебя - Ни в жисть!..
В это мгновение маленький бесенок, подбежав к Болотниику, шепнул ему на ухо:
- Там чужой кто-то, как будто не из живых, по берегу слоняется, в окна заглядывает и, кажись, лезть сюда хочет...
- Притащить его сюда! - скомандовал Трясинник.
- Иду, батюшка, сам иду! - послышалось в ответ, и на пороге подводного покоя появился низко кланяющийся Анкудиныч.
3авидев издали приближающегося к озеру Лешего, утопленник решил из двух зол выбрать то, что казалось ему меньшим, и смело полез в трясину.
- Чего надоть?! - загремел ему навстречу гневный вопрос трясинного владыки.
- Навестить вас пришел, ваше здоровье и проздравить, - смущенно отвечал несколько оробевший "Тяни за ногу".
- Проздравить?! С чем проздравить?! - зарычал уже не своим голосом Болотник.
- С благополучием вашим, ваше здоровье, - испуганно заикался Анкудиныч.
- Да ты кто такой? - зловеще проревела около самого его лица огромная лягушечья пасть с торчащими оттуда острыми, как у змеи, зубами.
- Утопленники мы. От Водяного с Ярыни, сродственника вашего, к вашей милости присланы... проздравить, - успев разглядеть, в чем дело, уже более храбрым голосом вымолвил "Тяни за ногу" и, немного погодя, даже прибавил: - И велено мне, кроме того, сказать, что ежели вам нужен в помочь кто-нибудь за болотницами присматривать, то я могу и остаться...
Болотник не был в ссоре с Водяным и действительно состоял с ним даже, как упомянул Анкудиныч, в отдаленном родстве. Много лет тому назад владения обоих соприкасались, и они когда-то изредка встречались, но потом болота стали зарастать лесом, топи замшевели, уменьшились в объеме и значительно отступили от реки, тоже несколько раз менявшей русло. Родственники перестали видеться, но особой злобы друг ко другу не сохранили. Поэтому Болотник, правда, был изумлен, но не рассержен, узнав, что Анкудиныч прислан от Водяного.
- Как же хозяин твой узнал, что у меня тут случилось? - уже удивленным голосом спросил он утопленника.
- Во сне видели. Как это проснулись перед восходом луны, так мне и говорят: иди, Анкудиныч, к сроднику моему на болото и проздравь, а почему и как, этого они мне не объяснили.
- Ишь ты, како дошлый, - произнесла, не без уважения, Кунья Душа.
Осмотрев еще раз новорожденную и убедившись, что между пальцами ее ножонок вовсе нет перепонок, ногти же на них совсем иного, чем следует, вида, Болотник, неожиданно для себя, прошел вдруг к решению.
- Помощников мне не нужно. Это я всем и всегда говорю. 3а девками моими я и сам присмотрю. Пускай Водяник за своими глядит... А как он меня не забыл, то отнеси ему от меня в подарок вот эту жирную маленькую свинку.
Он сунул младенца в руки утопленнику.
- Теперь можешь идти. Да, смотри, поторапливайся, а то до рассвета уже недолго осталось. Проводите его, - приказал в заключение Трясинник бесенятам.
И пришлось Анкудинычу, с младенцем на руках, вылезти из трясины и шагать обратно к реке.
Но еще на полудороге повстречал его Леший, сразу узнавший чернобородого утопленника.
- Ага, старый знакомый! Ты опять здесь?! Ну, не обессудь, коли я исполню, что обещал, мразь ты этакая!
"Тяни за ногу" бросил на землю младенца и попробовал убежать. Но Леший быстро его догнал и ударами своей страшной дубины буквально вбил в мох обезображенные останки того, кто при жизни своей звался иногда Петром, иногда - Анкудинычем, имел пару лошадей, жену, пахал землю, а по воскресным и праздничным дням ходил в кабак.
- Ишь, мразь вонючая, - произнес Лесовик, закончив свой труд. Затем он плюнул, вытер дубину об мох и пошел прочь.
Писк брошенного утопленником ребенка привлек его внимание и заставил вернуться.
Лесной Хозяин нагнулся, поднял новорожденную, обнюхал ее своим козлиным носом и, внимательно осмотрев со всех сторон, понес затем младенца, широко шагая, прочь от болота.
Остановившись на одной из полян, Лесовик бережно положил свою ношу под раскидистые лапы старой высокой ели, неподалеку от летней проезжей дороги.
- Ты когда-то хотела иметь ребенка, - сказал он этой ели, - вот тебе. Бери и отдай в верные руки.
Всколыхнулась, задрожала, кивнула вершиной старая ель и нижними ветвями своими прикрыла отданную ей на попечение жизнь.
Леший ушел. Было уже совсем светло. Все выше и выше в небе диск солнца.
Проковыляла зачем-то по лесной дороге возвращавшаяся откуда-то в Зарецкое Степка. Плотно прикрыло дерево ветвями своими спящее дитя, словно зная, что нельзя его показывать ведьме. Прошел старый охотник, но и ему не показала ребенка развесистая ель.
Но вот пробежали девочки, собиравшие ландыши. Елка посмотрела на них и одного из колючих веток коснулась младенца.
Тот жалобно запищал.
- Анютка, что это?.. Плачет никак кто-то в кустах?! Уж не нечисть ли какая?
- Ну вот, нечисть! В Божий-то день!
И Анютка подошла к ели, откуда слышался писк.
- Лизка, да это младенец!
- Что же мы с ним будем делать?
- Как это?! Заберем! Грех человеческую душу на гибель в лесу покинуть!
- А может, и не человеческую. Глянь-ка, у дитяти на ноге словно лягушка сидит.
Действительно, на бедре у новорожденной девочки было темно-красное пятно, формой своей напоминавшее лягушку.
- Эка важность! Пятна родимого не видала, - сказала первая девочка. - Возьми-ка к себе мои цветы.
А сама, сняв с головы платок, завернула в него голенького младенца и пошла вместе с ним, в сопровождении подруги, по направлению к деревне.
Благосклонно кивнула им вслед старая ель.
(полностью читать здесь: lib.ololo.cc/a/63373 )
Александр КОНДРАТЬЕВ
ФЕДОРУ СОЛОГУБУ
В ожидании рассвета одиноко сидел я среди прибрежных песков Мертвого моря. Над землею носились еще призраки ночи, и ярко горела на черно-синей небесной равнине своим переливным огнем планета Иштар. Я сидел неподвижно и ждал. Вдали, в стороне Иерихона, негромко выли шакалы. Тихою, нежной дремотой вливалась мне в душу южная ночь...
Но вот с берегов Иордана донесся протяжный крик кулика, и в лицо мне пахнуло дыханием утра. Я поднял слегка отяжелевшую голову. Все вокруг меня было объято туманом. Восточная часть неба серела, готовясь стать светлой, потом порозоветь и, под конец, облиться алой кровью зари... И по мере того, как светлело небо и прояснялась водная гладь, клочья тумана над нею делались тоньше и легче. И одна из колыхавшихся над водою туманных струек, завитки которого были похожи на очертания древнего старца в льняных одеждах, с рогатой тиарой на голове, подплыла совсем близко к месту, где я сидел. Я мог разглядеть даже лицо нежданно мне явившейся тени. Строги были черты и горда осанка выплывшего прямо из вод Мертвого моря бледного облика.
- Не призрак ли ты царя здешних мест, одного из царей проклятой Богом страны? - обратил я к нему свой тайный вопрос.
И, становясь все ясней, так отвечала длиннобородая тень в широких светлых одеждах:
- Я был здесь царем, но я не понимаю тебя, чужеземец, про кого из богов ты говоришь? Много из них приходило в нашу долину, много от нас уходило; иные благословляли город шедомлян, иные его проклинали. Вплоть до погибели нашего царства мы жили с ними по большей части согласно...
- Старец, ты, вероятно, забыл про того великого грозного бога, который разрушил вашу страну и пролил над нею это горько-соленое озеро? Или тебе неизвестно имя Йяхве? - произнес я, старательно выговаривая это гебрское славо.
- Йяхве!.. Дети Лилит, сыны пяти городов долины Сиддим, не поклонялись этому богу. Мы почитали только ее, нашу великую Мать с зеленым огнем горящих страстью очей. Только ей воздавали мы почести, и всякий потомок Евы, попавший в нашу страну, должен был принести жертву нашей богине или быть принесенным ей в жертву.
- И поплатились за это. Разве можно было сердить безнаказанного бога, чье одеяние застилает все небо, кто трижды в ночи рыкает, как лев, Владыку Воинств, который разрушил все Ваши храмы, дворцы и дома!
- Сейчас же заметно, что ты мало знаешь богов. Все они грозны, если их рассердить. Столицу мою уничтожил совсем не Йяхве, а три огненных бога (хотя, быть может, он им помогал). Они сожгли дворец мой и обратили в пустыню даже окраины нашей земли. Эти боги вели себя вовсе не так, как подобает гостям...
- Но ведь вы хотели обидеть ваших гостей?!
- Разве это обида, жертва зеленоглазой Лилит? Все нефелимы, пролетая над нашей долиной, долгом считали попасть в ее храм. Я мог бы тебе назвать имена тайно влетавших туда офанимов, но не хочу. К чему нарушать доверие этих крылатых гениев света?..
Тем же троим мы не причинили вреда. Я приказал отвести их в сады при дворце. Разве это обида? Там накормили бы их плодами, хлебом и мясом, дали бы им вволю вина и сока арбузов. Сад не тюрьма и не ров, наполненный гадами; там обитали все любимые мною животные... После же этих божественных путников ждал храм нашей Праматери, и одного из них - ложе в царском дворце. Разве это обида? О таком почете мечтали все наши девы и юноши.
- Ты позабыл, старик, что одно лишь прикосновение плоти могло их разгневать, а ты и народ твой замышляли насилие.
- Мне ли не знать природы богов, эфирных и огненных духов? Я не скажу, чтобы людские объятия были неприятны бессмертным. Горько рыдали две дочери жившего в нашей стране чужеземца, который принял этих трех кочующих духов в дом свой, когда рефаимы стражи моей уводили от них гостей ко мне во дворец... Я хорошо помню этих троих. Старший был широкоплеч, мрачен, черноволос, и гнев был запечатлен на его прекрасном, гордом, как у бога Раману, лице.
Другой был моложе и глядел на меня с презрительным смехом. Кудри его были волнисты, светлы, а уста как бутон темно-пунцовой благоухающей розы. Строго глядели его синие очи. Но не стал я бороться с ним. взорами, ибо меня привлекал только третий... ах, этот третий! Сперва я принял его за воплощение кроткой богини девичьих грез. Он стоял предо мною, покорный, тихий, и улыбался...
И правую руку мою с двурогим жезлом простер я к нему, чтобы лишить его силы, а левой держался за амулеты моей царской одежды. И стражам своим повелел привести его ко мне ввечеру... Ибо я никогда не боялся богов и кочующих духов... Я, потомок Лилит, царь Шедома, деливший с бессмертными кров мой и ложе... Копьеносцам моим приказано было охранять этих странников от посягательств народной толпы, буйные крики которой уже долетали ко мне во дворец.
И вот настал вечер. Зловещим огнем пылала заря. Мерно стуча медью котурн на шестипалых ногах, привели ко мне грозные видом рефаимы младшего пленника. Мы с ним остались с глазу на глаз... Ах, к чему я тогда снял с моей обнаженной груди мои талисманы, зачем не оградил волшебной чертой мое золотое, на львиных лапах стоящее ложе!..
Приготовясь к принесению жертвы, я подошел к пленному отроку и руки свои возложил ему на плечи. Он же с грустного улыбкой прошептал:
- Ты так хочешь погубить себя и свое царство?
И почувствовал я, что огненна природа его, но не устрашился, готовый к совершению таинств Лилит.
- Отойди, есть еще время,- произнес он опять,- или покарают тебя двое тех, что со мной.
Но засмеялся я, ибо он был во власти моей, и ничто, думал я, не могло отвлечь меня от свершения жертвы: ни вопли толпы, ни мелькавший вверху по стенам отблеск занимавшегося пожара.
Увы, я не знал, что пожар тот был роковым!
Ибо двое собратий отрока не могли допустить свершения жертвы. Они были злы на народ мой за то, что он желал посягнуть на их красоту. И вот, по слову двух гневных богов, ярый огонь пал с темного неба на кровли нашего города. Бессильны были его отвратить охранявшие крышу серафимы. Вслед за тем застучали, как град, поражая скот и людей, раскаленные камни.
Враждебные духи окрестных ущелий, как рой москитов, слетелись принять участие в общем разгроме... Вот запылал потолок мой. Из кедров Гермона сложен был он,
и концы их обернуты были золотыми листами... Зловещий смех аннунаков донесся ко мне, и сами они струйками дыма наполнили опочивальню мою. Ибо не могли их удержать строгие лики длиннобородых изваяний херуби, тщетно оберегавших врага...
Но не отпустил я пленника моего, так как не знал, действительный то пожар или обманывающее чувство колдовство.
И лишь когда зашипели кровью жертв окропленные стены покоев и огонь пробился сквозь пол, понял я, что то было враждебное пламя, сведенное с неба двумя пленными духами.
Пламя, пожравшее дворец мой, испепелившее храмы и хижины.
Но я не боялся его, и, когда, наполнив покой мой, огонь охватил также и ложе, а полный таинственной прелести отрок как бы растаял в нем и улетел от меня навсегда, я снова поспешно надел амулеты и по горевшей лестнице вышел на кровлю дворца.
Огни, змеясь, убегали из-под ног у меня, не смея обжечь любимца Лилит, у кого на груди была доска из волшебных камней, а на устах слова заклинаний.
Взоры мои окинули море пожара, снедавшее город, уши были наполнены воплем шедомлян, воем их жен и плачем младенцев. Вдали точно так же дымились Адма, Хамара и Севоим...
Белые птицы летали, кружась вместе с искрами, над кровлями храмов. Демоны пламени дарили мне, проносясь, свой поцелуй. Огненно было пылкое дыxание их. Кривлялись в дыму с факелами в лапах своих злые бесы, которых призвали на помощь себе пленные странники. Они хохотали, радуясь погибели сильных, концу народа Лилит.
И, простерши руки свои, простоял я, сколько мог, без движенья, и тихо шепнул с волнением в сердце тайное страшное слово. Дважды его повторив, воззвал я потом, обращаясь к Зикья-Дамкин, зеленогрудой земле:
- Услышь меня, Многострадальная! Жрец первородной дщери твоей умоляет тебя: не допусти забвенья славныx!.. Не хочу я пережить исчезновение народа моего. Отвори врата источников бездны и вновь прими меня в утробу твою, вместе со всеми погубившими нас!
И, услышав меня, загрохотала в ответ Зикья-Дамкин, и вся долина Сиддим со всеми ее городами, нивами и садами, храмами и виноградниками, людьми и животными, гениями враждебными и благосклонными, духами самками и самцами, и со мной, повелителем сильных, погрузилась в земные темные недра.
И теперь маслянисто-едкие волны колышутся там, где белые голуби кружились некогда над зигурратами храмов...
Старик был взволнован. Дрожало, колеблясь в утреннем воздухе, его полупрозрачное, бахромой окаймленное, царское платье. Дрожали очертания согбенного тела. Рука нервно перебирала курчавую длинную бороду.
- А те три бога тоже погибли? - задал я собеседнику тихий вопрос.
- Они... право, не знаю. Я не видал их с тех пор. Но если они и спаслись, то знай, что я был единственный царь, который держал их в плену. Пусть обряд в честь зеленоокой богини остался не совершенным. Таинство это совершено будет иным, более сильным магом, который, подобно тебе, придет в летнюю ночь мечтать под шепот этих кустарников на берег нашего моря... Прощай!
Старец склонился и запечатлел мне на лбу свой поцелуй, от которого я вздрогнул и... пробудился.
Передо мною блистала серебристо-светлая гладь Мертвого моря. Потусторонние скалы алели от ласк рубиново-алой зари.
Тихо что-то шептали темно-зеленые ветви высоких кустарников, и качались на них смущавшие взор розовато-телесного цвета плоды... С берегов Иордана неслось пение проснувшихся птиц.
Сзади, с дороги, послышался топот и скрип колес о каменья. Потом донесся ко мне приближавшийся шорох шагов и звучный голос черногорца кавасса:
- Мы за вами, господин. Пора ехать в монастырь Иоанна Крестителя.
- А я вздремнул тут немного, - произнес я, вытирая со лба, бровей и усов следы солоноватой росы и направляясь следом за ним к экипажу. Усевшись там против впавшего в детство старого трактирщика из Симферополя и его пожилой словоохотлиой родственницы, я отдался судьбе, которая влекла меня вместе с ними вдоль берегов Иордана, мимо кивавших ветвями кустов со смущавшими взор странной формы плодами.
* * *
.... "Тяни за ногу" был мрачен. разговорившийся однажды с ним Водяник заставил своего работника рассказать, как он ходил добывать болотного бесенка и что при этом видел в лесу и на болоте. Совершенно не обращая внимания на описание Лешего, как будто ему до такового не было дела, повелитель Ярыни особенно подробно расспрашивал Анкудиныча про трясинных красавиц.
- Так что, по-твоему, они покрепче русалок будут?
- Вестимо, крепче. Одна другую по спине так хлестнула, что гул пошел по лесу. Загоготали обе да и бултых в тину... Больно гладкие девки! Не то что наши - после первой же зимы кисель какой-то!
- Так вот что, Петра. Непременно ты мне достань и приведи одну такую гладку. Смани ее от Болотника, скажи, что водяной князь Ярыни зовет ее к себе в хозяйки... Да осторожненько веди, чтобы Леший твой ее не отнял. Лучше всего перед самым утром...
читать дальше - А как же я до нее доберусь? Бесенята заметят, как собачонки завизжат и залают... Да и с Болотником тоже ведь шутки плохи...
- А мне какое дело? Слышал мой приказ? Ну, значит, поди да исполни, пока луна светит. иначе я тебя сому скормлю... Болотнику же если попадется - поклон ему от меня передай. Да смотри, не проговаривайся, зачем послан... Понимаешь?!.. Живо!. А не то!..
Водяной стал манить к себе свою верную рыбу.
Подобный поросшему мохом бревну, старый огромный сом приподнялся со дна, сделал сильным взмахом хвоста крутой поворот и, быстро подплыв к своему господину, остановился на высоте его головы, медленно шевеля плавниками и темными, похожими на щупальцы усами.
Но еще раньше, чем Водяной успел отдать ему приказание, "Тяни за ногу" вылезал уже из тростника на покрытый ночным туманом, посеребренным сверху лунным сиянием, берег.
"Только бы не попасться Лесовику, - думал он, - а с болотницей если дело не удастся, пойду к самому Болотнику, наймусь, а там видно будет".
Анкудиныч стал кустами незаметно пробираться к черневшей сквозь ночной туман лесной опушке.
Идти по лесу было, как и в прошлый раз, трудновато. Привыкшая к мягкому илу дна и трав прибрежных лугов, отекшая нога неприятно наталкивалась на коренья и колкий валежник. Хохот филина и писк разных лесных зверьков заставлял порою утопленника останавливаться, чтобы прислушаться к звукам и шорохам ночи. Путь был неблизкий.
Направиться по лесосеке, вдоль которой лежала тропинка, "Тяни за ногу" опасался, вследствие чего ему пришлось пробираться лесного чащей, неподалеку от опушки.
Начинавшийся от реки хвойный лес сделался редким, сменяясь постепенно березами и ольховыми кустами. Чаще стали встречаться поросшие ивой и мхом, кочками с брусничным листом покрытые полянки. Нога все больше и больше ощущала под собою привычную, приятную холодную влагу. Деревья становились все ниже, кустарник - мельче и гуще. Сухие места попадались реже. Начиналось болото, покрытое низкорослым ивняком и ракитой...
"А вдруг сон мой был в руку, - начал уже мечтать "Тяни за ногу". - Вдруг не Водянику, а мне достанется гладкая женка, которая ржет, как кобылица, и не нагоняет тоски, как наши русалки?!"
Он подошел уже к самой трясине. Не успевшая еще покрыться летнего зеленью, зеркально черная, металлическим блеском отливавшая поверхность болотного озера была пуста. Ни одного бесенка не было видно на торчащих кое-где кочках. Не было также слышно ни пенья болотниц, ни возни и писка в окрестных кустах.
"Что за незадача такая? Никто меня не встречает. Никто не зовет. Сон, видно, не в руку был", - подумал утопленник.
Вся болотная нежить столпилась в то время на дне обширного, сверху полузаросшего озера. Лунный свет проникал на темное дно и, мешаясь с фосфорическим светом покрывающих стены просторного покоя гнилых костей и слизняков, слабо озарял взволнованные изумленные лица обитателей трясины. Причина волнения была вполне уважительной.
Любимая жена Болотника, толстобедрая Марыська, неожиданно для всех родила вместо бесенка - человеческого, женского пола, младенца.
- Ума, право, не приложу, как могло это случиться! Никуда с болота не отлучалась... Не иначе как от сглазу! - слабым голосом, но с большого уверенностью говорила Марыська окружающим ее подругам.
- Гм, - недоверчиво произнес мрачный Болотник.
- Кто же вы это мог тебя сглазить, милая? - медовым соболезнующим голосом спросила Марыську одна из ее старших подруг, "Кунья Душа", ходившая до нее одно время в "любимых женах".
- Надо быть, тот самый стрелок, которого я прошлое лето утопила. Пока я его на дно тянула, он меня руками обхватил, да так пронзительно мне в глаза посмотрел, аж у меня в нутре екнуло что-то. Ну, вот с тех пор, кубыт, и понесла...
- Гм, - снова крякнул Болотник.
- Никуда я с болота не отлучалась, - обиженно, жалобным голосом протянула Марыська.
- А может, тебя кто здесь навещал? - уже почти угрожающим голосом спросил трясинный хозяин.
- Что ты, толстое твое брюхо, надумал? Ежели я кого заманиваю,-того и топлю. А чтобы с кем-нибудь опричь тебя - Ни в жисть!..
В это мгновение маленький бесенок, подбежав к Болотниику, шепнул ему на ухо:
- Там чужой кто-то, как будто не из живых, по берегу слоняется, в окна заглядывает и, кажись, лезть сюда хочет...
- Притащить его сюда! - скомандовал Трясинник.
- Иду, батюшка, сам иду! - послышалось в ответ, и на пороге подводного покоя появился низко кланяющийся Анкудиныч.
3авидев издали приближающегося к озеру Лешего, утопленник решил из двух зол выбрать то, что казалось ему меньшим, и смело полез в трясину.
- Чего надоть?! - загремел ему навстречу гневный вопрос трясинного владыки.
- Навестить вас пришел, ваше здоровье и проздравить, - смущенно отвечал несколько оробевший "Тяни за ногу".
- Проздравить?! С чем проздравить?! - зарычал уже не своим голосом Болотник.
- С благополучием вашим, ваше здоровье, - испуганно заикался Анкудиныч.
- Да ты кто такой? - зловеще проревела около самого его лица огромная лягушечья пасть с торчащими оттуда острыми, как у змеи, зубами.
- Утопленники мы. От Водяного с Ярыни, сродственника вашего, к вашей милости присланы... проздравить, - успев разглядеть, в чем дело, уже более храбрым голосом вымолвил "Тяни за ногу" и, немного погодя, даже прибавил: - И велено мне, кроме того, сказать, что ежели вам нужен в помочь кто-нибудь за болотницами присматривать, то я могу и остаться...
Болотник не был в ссоре с Водяным и действительно состоял с ним даже, как упомянул Анкудиныч, в отдаленном родстве. Много лет тому назад владения обоих соприкасались, и они когда-то изредка встречались, но потом болота стали зарастать лесом, топи замшевели, уменьшились в объеме и значительно отступили от реки, тоже несколько раз менявшей русло. Родственники перестали видеться, но особой злобы друг ко другу не сохранили. Поэтому Болотник, правда, был изумлен, но не рассержен, узнав, что Анкудиныч прислан от Водяного.
- Как же хозяин твой узнал, что у меня тут случилось? - уже удивленным голосом спросил он утопленника.
- Во сне видели. Как это проснулись перед восходом луны, так мне и говорят: иди, Анкудиныч, к сроднику моему на болото и проздравь, а почему и как, этого они мне не объяснили.
- Ишь ты, како дошлый, - произнесла, не без уважения, Кунья Душа.
Осмотрев еще раз новорожденную и убедившись, что между пальцами ее ножонок вовсе нет перепонок, ногти же на них совсем иного, чем следует, вида, Болотник, неожиданно для себя, прошел вдруг к решению.
- Помощников мне не нужно. Это я всем и всегда говорю. 3а девками моими я и сам присмотрю. Пускай Водяник за своими глядит... А как он меня не забыл, то отнеси ему от меня в подарок вот эту жирную маленькую свинку.
Он сунул младенца в руки утопленнику.
- Теперь можешь идти. Да, смотри, поторапливайся, а то до рассвета уже недолго осталось. Проводите его, - приказал в заключение Трясинник бесенятам.
И пришлось Анкудинычу, с младенцем на руках, вылезти из трясины и шагать обратно к реке.
Но еще на полудороге повстречал его Леший, сразу узнавший чернобородого утопленника.
- Ага, старый знакомый! Ты опять здесь?! Ну, не обессудь, коли я исполню, что обещал, мразь ты этакая!
"Тяни за ногу" бросил на землю младенца и попробовал убежать. Но Леший быстро его догнал и ударами своей страшной дубины буквально вбил в мох обезображенные останки того, кто при жизни своей звался иногда Петром, иногда - Анкудинычем, имел пару лошадей, жену, пахал землю, а по воскресным и праздничным дням ходил в кабак.
- Ишь, мразь вонючая, - произнес Лесовик, закончив свой труд. Затем он плюнул, вытер дубину об мох и пошел прочь.
Писк брошенного утопленником ребенка привлек его внимание и заставил вернуться.
Лесной Хозяин нагнулся, поднял новорожденную, обнюхал ее своим козлиным носом и, внимательно осмотрев со всех сторон, понес затем младенца, широко шагая, прочь от болота.
Остановившись на одной из полян, Лесовик бережно положил свою ношу под раскидистые лапы старой высокой ели, неподалеку от летней проезжей дороги.
- Ты когда-то хотела иметь ребенка, - сказал он этой ели, - вот тебе. Бери и отдай в верные руки.
Всколыхнулась, задрожала, кивнула вершиной старая ель и нижними ветвями своими прикрыла отданную ей на попечение жизнь.
Леший ушел. Было уже совсем светло. Все выше и выше в небе диск солнца.
Проковыляла зачем-то по лесной дороге возвращавшаяся откуда-то в Зарецкое Степка. Плотно прикрыло дерево ветвями своими спящее дитя, словно зная, что нельзя его показывать ведьме. Прошел старый охотник, но и ему не показала ребенка развесистая ель.
Но вот пробежали девочки, собиравшие ландыши. Елка посмотрела на них и одного из колючих веток коснулась младенца.
Тот жалобно запищал.
- Анютка, что это?.. Плачет никак кто-то в кустах?! Уж не нечисть ли какая?
- Ну вот, нечисть! В Божий-то день!
И Анютка подошла к ели, откуда слышался писк.
- Лизка, да это младенец!
- Что же мы с ним будем делать?
- Как это?! Заберем! Грех человеческую душу на гибель в лесу покинуть!
- А может, и не человеческую. Глянь-ка, у дитяти на ноге словно лягушка сидит.
Действительно, на бедре у новорожденной девочки было темно-красное пятно, формой своей напоминавшее лягушку.
- Эка важность! Пятна родимого не видала, - сказала первая девочка. - Возьми-ка к себе мои цветы.
А сама, сняв с головы платок, завернула в него голенького младенца и пошла вместе с ним, в сопровождении подруги, по направлению к деревне.
Благосклонно кивнула им вслед старая ель.
(полностью читать здесь: lib.ololo.cc/a/63373 )
Александр КОНДРАТЬЕВ
ФЕДОРУ СОЛОГУБУ
В ожидании рассвета одиноко сидел я среди прибрежных песков Мертвого моря. Над землею носились еще призраки ночи, и ярко горела на черно-синей небесной равнине своим переливным огнем планета Иштар. Я сидел неподвижно и ждал. Вдали, в стороне Иерихона, негромко выли шакалы. Тихою, нежной дремотой вливалась мне в душу южная ночь...
Но вот с берегов Иордана донесся протяжный крик кулика, и в лицо мне пахнуло дыханием утра. Я поднял слегка отяжелевшую голову. Все вокруг меня было объято туманом. Восточная часть неба серела, готовясь стать светлой, потом порозоветь и, под конец, облиться алой кровью зари... И по мере того, как светлело небо и прояснялась водная гладь, клочья тумана над нею делались тоньше и легче. И одна из колыхавшихся над водою туманных струек, завитки которого были похожи на очертания древнего старца в льняных одеждах, с рогатой тиарой на голове, подплыла совсем близко к месту, где я сидел. Я мог разглядеть даже лицо нежданно мне явившейся тени. Строги были черты и горда осанка выплывшего прямо из вод Мертвого моря бледного облика.
- Не призрак ли ты царя здешних мест, одного из царей проклятой Богом страны? - обратил я к нему свой тайный вопрос.
И, становясь все ясней, так отвечала длиннобородая тень в широких светлых одеждах:
- Я был здесь царем, но я не понимаю тебя, чужеземец, про кого из богов ты говоришь? Много из них приходило в нашу долину, много от нас уходило; иные благословляли город шедомлян, иные его проклинали. Вплоть до погибели нашего царства мы жили с ними по большей части согласно...
- Старец, ты, вероятно, забыл про того великого грозного бога, который разрушил вашу страну и пролил над нею это горько-соленое озеро? Или тебе неизвестно имя Йяхве? - произнес я, старательно выговаривая это гебрское славо.
- Йяхве!.. Дети Лилит, сыны пяти городов долины Сиддим, не поклонялись этому богу. Мы почитали только ее, нашу великую Мать с зеленым огнем горящих страстью очей. Только ей воздавали мы почести, и всякий потомок Евы, попавший в нашу страну, должен был принести жертву нашей богине или быть принесенным ей в жертву.
- И поплатились за это. Разве можно было сердить безнаказанного бога, чье одеяние застилает все небо, кто трижды в ночи рыкает, как лев, Владыку Воинств, который разрушил все Ваши храмы, дворцы и дома!
- Сейчас же заметно, что ты мало знаешь богов. Все они грозны, если их рассердить. Столицу мою уничтожил совсем не Йяхве, а три огненных бога (хотя, быть может, он им помогал). Они сожгли дворец мой и обратили в пустыню даже окраины нашей земли. Эти боги вели себя вовсе не так, как подобает гостям...
- Но ведь вы хотели обидеть ваших гостей?!
- Разве это обида, жертва зеленоглазой Лилит? Все нефелимы, пролетая над нашей долиной, долгом считали попасть в ее храм. Я мог бы тебе назвать имена тайно влетавших туда офанимов, но не хочу. К чему нарушать доверие этих крылатых гениев света?..
Тем же троим мы не причинили вреда. Я приказал отвести их в сады при дворце. Разве это обида? Там накормили бы их плодами, хлебом и мясом, дали бы им вволю вина и сока арбузов. Сад не тюрьма и не ров, наполненный гадами; там обитали все любимые мною животные... После же этих божественных путников ждал храм нашей Праматери, и одного из них - ложе в царском дворце. Разве это обида? О таком почете мечтали все наши девы и юноши.
- Ты позабыл, старик, что одно лишь прикосновение плоти могло их разгневать, а ты и народ твой замышляли насилие.
- Мне ли не знать природы богов, эфирных и огненных духов? Я не скажу, чтобы людские объятия были неприятны бессмертным. Горько рыдали две дочери жившего в нашей стране чужеземца, который принял этих трех кочующих духов в дом свой, когда рефаимы стражи моей уводили от них гостей ко мне во дворец... Я хорошо помню этих троих. Старший был широкоплеч, мрачен, черноволос, и гнев был запечатлен на его прекрасном, гордом, как у бога Раману, лице.
Другой был моложе и глядел на меня с презрительным смехом. Кудри его были волнисты, светлы, а уста как бутон темно-пунцовой благоухающей розы. Строго глядели его синие очи. Но не стал я бороться с ним. взорами, ибо меня привлекал только третий... ах, этот третий! Сперва я принял его за воплощение кроткой богини девичьих грез. Он стоял предо мною, покорный, тихий, и улыбался...
И правую руку мою с двурогим жезлом простер я к нему, чтобы лишить его силы, а левой держался за амулеты моей царской одежды. И стражам своим повелел привести его ко мне ввечеру... Ибо я никогда не боялся богов и кочующих духов... Я, потомок Лилит, царь Шедома, деливший с бессмертными кров мой и ложе... Копьеносцам моим приказано было охранять этих странников от посягательств народной толпы, буйные крики которой уже долетали ко мне во дворец.
И вот настал вечер. Зловещим огнем пылала заря. Мерно стуча медью котурн на шестипалых ногах, привели ко мне грозные видом рефаимы младшего пленника. Мы с ним остались с глазу на глаз... Ах, к чему я тогда снял с моей обнаженной груди мои талисманы, зачем не оградил волшебной чертой мое золотое, на львиных лапах стоящее ложе!..
Приготовясь к принесению жертвы, я подошел к пленному отроку и руки свои возложил ему на плечи. Он же с грустного улыбкой прошептал:
- Ты так хочешь погубить себя и свое царство?
И почувствовал я, что огненна природа его, но не устрашился, готовый к совершению таинств Лилит.
- Отойди, есть еще время,- произнес он опять,- или покарают тебя двое тех, что со мной.
Но засмеялся я, ибо он был во власти моей, и ничто, думал я, не могло отвлечь меня от свершения жертвы: ни вопли толпы, ни мелькавший вверху по стенам отблеск занимавшегося пожара.
Увы, я не знал, что пожар тот был роковым!
Ибо двое собратий отрока не могли допустить свершения жертвы. Они были злы на народ мой за то, что он желал посягнуть на их красоту. И вот, по слову двух гневных богов, ярый огонь пал с темного неба на кровли нашего города. Бессильны были его отвратить охранявшие крышу серафимы. Вслед за тем застучали, как град, поражая скот и людей, раскаленные камни.
Враждебные духи окрестных ущелий, как рой москитов, слетелись принять участие в общем разгроме... Вот запылал потолок мой. Из кедров Гермона сложен был он,
и концы их обернуты были золотыми листами... Зловещий смех аннунаков донесся ко мне, и сами они струйками дыма наполнили опочивальню мою. Ибо не могли их удержать строгие лики длиннобородых изваяний херуби, тщетно оберегавших врага...
Но не отпустил я пленника моего, так как не знал, действительный то пожар или обманывающее чувство колдовство.
И лишь когда зашипели кровью жертв окропленные стены покоев и огонь пробился сквозь пол, понял я, что то было враждебное пламя, сведенное с неба двумя пленными духами.
Пламя, пожравшее дворец мой, испепелившее храмы и хижины.
Но я не боялся его, и, когда, наполнив покой мой, огонь охватил также и ложе, а полный таинственной прелести отрок как бы растаял в нем и улетел от меня навсегда, я снова поспешно надел амулеты и по горевшей лестнице вышел на кровлю дворца.
Огни, змеясь, убегали из-под ног у меня, не смея обжечь любимца Лилит, у кого на груди была доска из волшебных камней, а на устах слова заклинаний.
Взоры мои окинули море пожара, снедавшее город, уши были наполнены воплем шедомлян, воем их жен и плачем младенцев. Вдали точно так же дымились Адма, Хамара и Севоим...
Белые птицы летали, кружась вместе с искрами, над кровлями храмов. Демоны пламени дарили мне, проносясь, свой поцелуй. Огненно было пылкое дыxание их. Кривлялись в дыму с факелами в лапах своих злые бесы, которых призвали на помощь себе пленные странники. Они хохотали, радуясь погибели сильных, концу народа Лилит.
И, простерши руки свои, простоял я, сколько мог, без движенья, и тихо шепнул с волнением в сердце тайное страшное слово. Дважды его повторив, воззвал я потом, обращаясь к Зикья-Дамкин, зеленогрудой земле:
- Услышь меня, Многострадальная! Жрец первородной дщери твоей умоляет тебя: не допусти забвенья славныx!.. Не хочу я пережить исчезновение народа моего. Отвори врата источников бездны и вновь прими меня в утробу твою, вместе со всеми погубившими нас!
И, услышав меня, загрохотала в ответ Зикья-Дамкин, и вся долина Сиддим со всеми ее городами, нивами и садами, храмами и виноградниками, людьми и животными, гениями враждебными и благосклонными, духами самками и самцами, и со мной, повелителем сильных, погрузилась в земные темные недра.
И теперь маслянисто-едкие волны колышутся там, где белые голуби кружились некогда над зигурратами храмов...
Старик был взволнован. Дрожало, колеблясь в утреннем воздухе, его полупрозрачное, бахромой окаймленное, царское платье. Дрожали очертания согбенного тела. Рука нервно перебирала курчавую длинную бороду.
- А те три бога тоже погибли? - задал я собеседнику тихий вопрос.
- Они... право, не знаю. Я не видал их с тех пор. Но если они и спаслись, то знай, что я был единственный царь, который держал их в плену. Пусть обряд в честь зеленоокой богини остался не совершенным. Таинство это совершено будет иным, более сильным магом, который, подобно тебе, придет в летнюю ночь мечтать под шепот этих кустарников на берег нашего моря... Прощай!
Старец склонился и запечатлел мне на лбу свой поцелуй, от которого я вздрогнул и... пробудился.
Передо мною блистала серебристо-светлая гладь Мертвого моря. Потусторонние скалы алели от ласк рубиново-алой зари.
Тихо что-то шептали темно-зеленые ветви высоких кустарников, и качались на них смущавшие взор розовато-телесного цвета плоды... С берегов Иордана неслось пение проснувшихся птиц.
Сзади, с дороги, послышался топот и скрип колес о каменья. Потом донесся ко мне приближавшийся шорох шагов и звучный голос черногорца кавасса:
- Мы за вами, господин. Пора ехать в монастырь Иоанна Крестителя.
- А я вздремнул тут немного, - произнес я, вытирая со лба, бровей и усов следы солоноватой росы и направляясь следом за ним к экипажу. Усевшись там против впавшего в детство старого трактирщика из Симферополя и его пожилой словоохотлиой родственницы, я отдался судьбе, которая влекла меня вместе с ними вдоль берегов Иордана, мимо кивавших ветвями кустов со смущавшими взор странной формы плодами.